Шпион - Страница 5

Смирнов удовлетворенно хлопнул в ладоши, и Кудрофф потряс головой, чтобы прогнать наваждение и вспомнить-таки, о чем шла речь.

— Так вот, — вспомнил Кудрофф, — он все же зашел в паб, несмотря на ваши возражения. Встал посреди зала и спрашивает…

— А это было днем или вечером? — вновь влез с вопросом Смирнов.

Дэвид тихонько застонал.

— Какое это имеет значение?

— Э-э-э. Не скажите, — не согласился русский гость, — самое прямое. Если это было вечером, то в угаре никто бы и не заметил ни вашего гостя, ни его овечки. Ее можно было принять за крупного бобтейла или вообще за карлика в шубе. В набитом битком вечернем пабе никто ни на кого и внимания-то не обращает.

Смирнов удовлетворенно улыбнулся и сложил руки на груди — вылитый Наполеон, только лысый.

Дэвид вздохнул и продолжил досказывать анекдот, хотя даже комики уже закончили свое выступление и обошли уличных зрителей со шляпой, в которую полетели медяки и никелированные монетки.

— Это было после полудня, но еще не смеркалось. Подходит?

— Вполне.

— Так вот, этот посетитель с овечкой спрашивает бармена у стойки: «Вы здесь наливаете католикам?»

Смирнов снова оживился:

— Извините! А разве прилично шутить о вопросах вероисповедания? Мне кажется, это задевает чувства некоторых граждан. Не так ли?

И вот тогда Кудрофф растерялся. Он понимал, что такое корректность в вопросах веры, но ведь анекдоты для того и существуют, чтобы высмеивать, и здесь запретных тем быть не может. Ясно, что профессор физики из России о европейских ценностях и слыхом не слыхивал, но вот оспаривать его не стоило. Дэвиду нужно было прежде всего наладить с ним доверительный контакт. На этом особенно настаивал Томас Хоуп.

— Вопросы религии, конечно же, не обсуждаются прилюдно, — терпеливо объяснял он, — но анекдот на то и анекдот. Это же ирония, сарказм. Я знаю, что в Советском Союзе анекдотов было гораздо больше, чем официальных печатных газет. Так?

— Это правда, — вздохнул Смирнов.

А едва Дэвид решил, что можно наконец довести известный своей простотой анекдот об овечке до конца, русский принялся рассказывать, как его отчитали на партсобрании за не к месту рассказанный анекдот про Генсека. Кто-то из собравшихся за общим столом настучал проректору по режиму.

Дэвид ждал четверть часа, полчаса, час, но возможности рассказать русскому финал не представлялось. Там и всего-то было полтора десятка слов: «Бармен отвечает: «Конечно, у нас демократичная страна». А посетитель обрадованно говорит: «Ага. Тогда налейте овечке!»

И все!

Но Смирнов рассказывал и рассказывал, Кудрофф кивал и кивал, в конце концов они стали друзьями, а дело пошло на лад.

«Какое дело провернули! — до сих пор не мог поверить в такую удачу Кудрофф. — Вот это, я понимаю, сделка!»

Карьерист

Соломин бросил трубку на рычаги и уткнулся лицом в ладони. Отыскание фактов шпионажа никогда не было простой задачей, и в ситуации, когда твои погоны прямо зависят от изобличений, приходилось изворачиваться. И понятно, что сильно помогали старые друзья, те, кто уже знал, где искать «рыбные места»…

Ну а на Борю он вышел с месяц назад, едва обнаружил некоего Черкасова в штатном расписании Института киберфизики в качестве замректора по режиму. И конечно же, он позвонил — просто потому, что лишь благодаря таким вот Черкасовым ему и удавалось удерживать новую должность за собой. Институт этот был не простой: помимо открытых факультетов, где шло обучение, там было много закрытых кафедр и даже целый засекреченный факультет.

— Слушаю… — прогудел так хорошо узнаваемый, определенно нетрезвый голос. — Ну? И почему мы молчим?

— Боря… — выдохнул Соломин. — Это все-таки ты…

— Юра? — неуверенно поинтересовался Черкасов.

— Узнал, старый чертяка… — облегченно протянул Соломин.

— Стоп! — оборвал его слишком понятливый Черкасов. — Только не говори, что тебе нужна моя помощь.

— Именно так, — рассмеялся Соломин.

В трубке повисла тишина. Черкасов знал о карьере Соломина не многое, но уж то, что Юра устроен в жизни гораздо лучше его, понимал. Разница между ними была видна уже тогда, недаром Соломин пятнадцать лет не звонил. И все-таки однокашник по «Вышке» определенно не шутил.

— Ты где сейчас? — осторожно поинтересовался Борис. — Можешь говорить?

— Увы, могу, — горько усмехнулся Соломин. — В Москве я, Боря, в ср…й, грязной, нищей Москве.

— Врешь, — не поверил однокашник. — Выперли, что ли?

Это был самый болезненный момент, кому бы он ни позвонил, и этот момент приходилось преодолевать.

— Да, выперли, — сказал он все, как есть, — кончилась моя война «малой кровью, на земле врага»… теперь вот изобличаю происки противника на родной земле. Кстати, как там у тебя? Братская помощь не нужна? А то… я бы оказал — разумеется, по настойчивой просьбе с твоей стороны…

Понятливый Черкасов покачал головой:

— Ты, Юра, на наш НИИ рот не разевай. У нашего академика наверху схвачено все.

— Так уж и все, — усмехнулся Соломин.

Уж он-то знал, что ни один штатский не может «схватить все» — просто потому, что «все схвачено» совсем в другом месте. И вдруг его поразила простая, но крайне важная мысль: он не учел нового статуса своего однокашника. Тот, прежний, Черкасов отдал бы все, чтобы помочь Родине изобличить шпиона: создал бы себе агентов среди штатных работников, нашел бы подходцы к объектам и спустя какое-то время отдал бы Юре всех — сверху донизу. На блюдечке с голубой каемочкой. А вот новый…